17 марта в Советском суде Нижнего Новгорода судья Лазарева рассматривала апелляционную жалобу Станислава Дмитриевского на решение судьи Шешиной, приговорившей его к девяти суткам административного ареста.
Дмитриевский загодя запасся текстом жалобы. Иллюзий насчет справедливости в суде он не питал.
К тому моменту, когда судья Шешина взялась разбираться с Дмитриевским, из нижегородских судов в спецприемники отправились отбывать наказание с десяток участников мирного шествия 10 марта. И потому на судебное заседание Станислав явился с уже подготовленной к подаче жалобой на свое заключение под стражу.
Тем не менее случилось чудо. Судья Лазарева оказалась верна закону. Дмитриевский не верил, что судебное заседание суда станет состязательным процессом между судьей и прокурором. Стас отказался участвовать в нем, сославшись на 51-ю статью Конституции. Он стал зрителем поразительного для современной России зрелища, когда судья пункт за пунктом проанализировала многочисленные процессуальные нарушения, допущенные полицией при составлении протоколов, а также ее коллегой судьей Шешиной при вынесении решения о наказании Дмитриевского.
Судья Шешина провела операцию по изъятию Дмитриевского из активной общественной жизни виртуозно. Она проигнорировала многочисленные ляпы в полицейских протоколах. Отказалась озаботиться поиском вменяемого объяснения абсолютной идентичности письменных показаний полицейских и "свидетелей" стороны обвинения о том, что Дмитриевский был агрессивен по отношению к сотрудникам полиции. Шешина должна была признать такие "доказательства" неприемлемыми и освободить Станислава в зале суда.
Но Шешина не относилась к числу праведных судей. Она отправила Дмитриевского в камеру на девять суток. И вот тогда он достал готовую жалобу, которую успели принять в канцелярии суда.
Нижегородские спецприемники и ИВС оказались столь переполненными, что крупную партию "политических" "городовые" решили отправить в Балахну, город, расположенный в 100 километрах от Нижнего.
Узнав об этом, испытала что-то вроде возвращения в прошлое. Очень-очень давно, в 1989 году, Дмитриевского тоже увозили в Балахну. Тогда кагэбэшники в серых гражданских костюмах ждали в засаде, когда колонна юных диссидентов пройдет до конца свой путь в первомайской колонне под российским триколором. Триколор был сшит вручную. И знаменосцем был Игорь Каляпин.
Когда оппозиционеры отделились от широких масс опьяненных теплым весенним днем трудящихся, серые личности в серых костюмах взяли ребят в кольцо и стали отлавливать наиболее известных. В том числе и Стаса Дмитриевского. Тогда, двадцать три года назад, тоже был суд. Естественно, тогда суд был народным и советским.
Сторона обвинения заявляла о насилии со стороны подсудимых в отношении сотрудников КГБ. Сторона защиты говорила: "Окститесь, сотрудники не представлялись и все поголовно были в гражданских костюмах". В качестве доказательства агрессии со стороны двадцатилетних оппозиционеров КГБ выложило кассеты с видеозаписями задержаний. Компьютеров в те дремучие времена не было. Да и видеокассеты водились только на черном рынке. Видеомагнитофон был массивным, зал замер в предвкушении зрелища. И оно началось. К слову, КГБ пользовался кассетой, на которой до этого был записан чудный фильм "Греческая смоковница". В нашем горьковском институте иностранных языков бывали случаи в то время, когда студентов исключали из вуза, если гэбэшные кураторы получали донос, что кто-то где-то смотрел этот и подобные ему "порнографические" фильмы. И вот дела — на кассете остался фильм. Во время судебного заседания всему честному люду стали крутить "Греческую смоковницу". А ведь все молодые, энергичные. Когда бледный судья и сотрудники органов остановили аппарат, в зале началась буря: "Ну как же так… на самом интересном месте…"
Тогда Дмитриевского тоже засадили на сутки. Более того, его вывезли не куда-нибудь, а именно в Балахну. И Дмитриевский со товарищи объявили сухую голодовку.
Увы, 1989 год не был эпохой Интернета. Факс да телефон — вот и вся связь. Академика Сахарова уже не было в Горьком. Его ссылка закончилась. Он был в Нагорном Карабахе. Тем не менее Сахаров, безумно занятый урегулированием конфликта, спасением людей, нашел время, чтобы о ситуации в Горьком узнали люди. Дмитриевского и его друзей освободили после вмешательства международного сообщества.
Елена Боннэр потом сделала голодающим внушение по поводу скороспелого решения сесть сразу на сухую голодовку. Молодежи было популярно объяснено, как влияет сухая голодовка на здоровье человека.
А буквально через полтора года появилась официальная потребность в триколоре. Ельцин сменил Горбачева. И заметалась судейская шушера. Триколор уже ввели, а нужного количества полотен на фабриках не заказали. И тут они вспомнили о вещдоке. Том самом триколоре, который был сшит руками диссидентов. И гордо взвился вещдок на флагштоке того здания суда, в котором он бережно хранился до часа X.
Дмитриевский, Балахна, протест, мирное шествие, задержания и суды на основании протоколов, которые были столь грамотно составлены, что въедливый Стас сумел подать ходатайство о проведении психолого-лингвистической экспертизы текстов полицейских рапортов. Судья не выдержала и перенесла судебное заседание.
Полное дежавю. Мир не изменился с 1989 года. Ощущение дежавю усилилось, когда пришло письмо от Татьяны Янкелевич, дочери Елены Боннэр.
Она задала простой вопрос: "Какая помощь вам нужна? Были ли избитые?" Варианты оказания помощи остались прежними…
После разгона шествия в полиции незаконно удерживались почти два десятка человек, которые, согласно протоколам той же полиции, "были отпущены до суда на свободу" еще вечером 10 марта.
На самом деле все эти люди содержались под стражей, находясь в положении заложников.
В больницу с сотрясением мозга попал нижегородский бард Олег Сильвестров. Первая цепь ОМОНа встретила людей ударами в грудь и голову. Почти пятидесятилетний Олег не хотел быть избитым и потому спрятался под автобусом. Омоновец вытащил его и несколько раз ударил, чтобы не повадно было прятаться от его дубинки.
Узнав о новом нижегородском кошмаре, Татьяна Янкелевич обратилась к судейскому корпусу Нижнего Новгорода: "Неужели Нижнему Новгороду мало позора того, что в нем насильно держали, мучили, пытали Андрея Сахарова? Неужели теперь снова надо повторять постыдную советскую практику закрытых судов, издевательств над людьми и насилия? Мне кажется, суд может и должен проявить подлинную независимость и не позволять властям диктовать суду приговоры неугодным — сейчас не советское время, кончилось телефонное право и обкомовский произвол. Судьи, не берите на свою совесть преступлений прошлого, уважайте себя, дорожите своим именем и честью — и вы будете беспристрастными. Власть не посмеет вам мстить, если вы ей не позволите. Мирные демонстранты не враги права и закона — они их гаранты и защитники. Суд должен встать на защиту их, Конституции, права и закона, не допустить возвращения к временам, когда Нижний был Горьким, а время — максимально горьким".
Конечно, слово одного человека — пусть и дочери Елены Боннэр — это легкий бриз. Погоды не сделает. Хотя слово за словом, человек за человеком, нижегородец за нижегородцем, но тех, кто не хотел больше молчать, становилось все больше. В то время как над задержанными потешались их конвоиры: "Ну что, попались…", нижегородские социальные сети, и интернет-дневники постепенно вскипали. Люди сначала писали друг другу: "Так не может продолжаться. Они не могут издеваться над этими людьми". Потом стали задавать вопросы: "Что мы можем сделать?" Некоторые нижегородские журналисты, знакомые мне еще по тем временам, когда темой моих статей была архитектура, стали спрашивать и у меня: "Как писать правозащитные письма? Мы не знаем терминологии". Да какая терминология… Вы же словом владеете… Пишите, что чувствуете. Пишите так, как велит вам совесть. Звоните. Требуйте.
Ночью 12 марта суды закончились отступлением сотрудников батальона спецназначения ГУВД и мирным захватом суда Нижегородского района лицами, сочувствующими заложникам.
Была надежда, что моральная победа, одержанная нижегородской оппозицией, будет закреплена реакцией со стороны правозащитных организаций. В самом Нижнем правозащитников и гражданских активистов не надо знакомить друг с другом за круглыми столами или в ходе "дискуссий" на злободневные темы. Их в нашем бурном "миллионнике" уже давно перемешала жизнь.
В свое время мы даже едкую грамоту выписывали нижегородскому ЦПЭ за "их вклад в благородное дело сплочения рядов правозащитников и нацболов в нашем городе, славном своими демократическими традициями". Процесс спайки начался в 2005 году, когда правозащитников и нацболов попытались стравить друг с другом, раскидав сотни листовок, в которых конкретных правозащитников грозили убить два конкретных нацбола… Видимо, надеялись, что мы с Дмитриевским завизжим от ужаса, наши члены затрясутся при взгляде на страшную "лимонку" и мы побежим в прокуратуру с требованиями прижучить "противных нацболов".
Нет, конечно, заявление в прокуратуру мы написали. Но, правда, после того как позвонили по телефонам "убивцев", которые авторы тех шедевров мило предоставили нам для удобства.
И состоялся чудесный разговор:
— Добрый день. Можно услышать Илью Шамазова?
— Добрый день, — произнес любезный голос, — это я.
— Как интересно… Вы знаете, тут перед нами лежит текст, который обещает, что вы, Илья, нас скоро убьете…
— Я? Убить? Кого? А вы кто?
— А вы кто?
Вот так мы и познакомились с лидером нижегородских нацболов. И в заявлении в прокуратуру, составленном в тот же день, написали, чтобы версий о причастности нацболов к нашему убийству не рассматривали. Мы их не примем.
Год мы присматривались друг к другу. Потом Общество российско-чеченской дружбы стали закрывать как экстремистскую организацию. Это был уже 2006 год. Мы к тому времени отказались публично осуждать уже осужденного за экстремизм Дмитриевского, как того требовала буква закона. Некоторые мудрые товарищи предлагали нам подчиниться: "Мол, сохраните организацию, а там тихонько для Стаса рабочее место придумаете". Мы сказали: "Нет. Предателями не будем". Ну и были признаны все "разделяющими взгляды экстремиста Дмитриевского". Это было основанием для признания ОРЧД экстремисткой организацией. Мы знали, на что шли. И никогда не жалели, хотя нам было очень трудно.
И в самое сложное время к нам пришли работать нацболы. Они пришли, когда у ОРЧД были арестованы все банковские счета, когда около офиса гроздями болтались антиэкстремисты, когда о нас писали "московские комсомольцы", что мы являемся "протеррористической организацией". Когда иные из иногородних коллег чурались нас как неких "прокаженных"…
Они пришли работать вместе с нами, когда мы начали работу над исследованием на тему "Как будем судить Путина". А наши телефоны, несмотря на то, что мы как бы уже не существовали, все равно разрывались от звонков по поводу очередных "исчезнутых" на Кавказе или какого-нибудь сидельца в миграционной тюрьме Испании или Польши в ожидании исполнения запроса об экстрадиции, полученного от российской Генпрокуратуры. И нацболы, уже работавшие в нашей запрещенной организации, не жалуясь на то, что они "не знакомы с правозащитной тематикой", писали черновики запросов о местонахождении "исчезнутых" или петиции не выдавать в Россию тех, кто не имеет возможности надеяться на праведный суд.
15 июля 2009 года, в тот страшный день, когда была убита Наташа Эстемирова, по сути бывшая участница нашего авторского коллектива, исследование о Чечне было представлено общественности. В пресс-конференции принимали участие Станислав Дмитриевский, Олег Орлов и Игорь Каляпин.
Мы смогли победить. Мы смогли закончить наше исследование только потому, что мы были все вместе. Мы были вместе в Нижнем с нацболами. Мы были вместе с нашими коллегами по Комитету против пыток… А как не быть вместе, если Дмитриевский — один из учредителей Комитета, а Каляпин — учредитель ОРЧД? Как не быть вместе, если нацбол Прилепин редактирует "Новую газету" в Нижнем, а мы все являемся ее колумнистами?
То, что сейчас происходит в Нижнем, — естественный процесс развития того, что было наработано местным гражданским обществом.
Посадили невиновного — не молчи. Посадили неправедно сразу нескольких — не пытайся понять, кто тебе ближе. Делай все, чтобы к каждому из тех, кому нужна помощь, она пришла. Если не от тебя, то от того, к кому ты обратишься с просьбой помочь другому. И не рассуждай в духе "давайте подождем, понаблюдаем, как будет развиваться ситуация". Пока наблюдаете — не заметите, как потеряете доверие к себе.
Если бы Комитет против пыток в Нижнем Новгороде был "выходной" в день массовых задержаний, судов и прочих безобразий, то в Сети не было бы ни одного линка на информацию о событиях 10–11 марта в Нижнем Новгороде, кроме официоза. Но Комитет против пыток не спал, не отдыхал, а был вместе с теми, кто нуждался в поддержке. Они своевременно и точно сообщали о том, что происходит, при этом успевая подавать жалобы в прокуратуру на незаконные действия полиции. И потому не было ничего удивительного в том, что Игорь Каляпин, председатель комитета, давал мне комментарии в полночь из здания нижегородского суда.
Да, это — апологетика. Не спорю. Но не во славу отдельных героев, а ради того, чтобы у тех, кто не понял до сих пор значения слова "солидарность", открылся "третий глаз" и они осознали, что поодиночке нас легко давить.
17 марта Анну Кузнецову, одну из постоянных заявителей "Стратегии-31", судья Китаева засудила на девять суток в наказание за "неповиновение" 10 марта.
А накануне суда Аня пришла на площадь Минина вместе с Юрой Староверовым и поставила палатку. Скрутили в пятнадцать минут. Отвезли в суд, потому что Аня с Юрой суд бойкотировали по причине отсутствия закона и присутствия личностей в гражданском в совещательных комнатах судей. За палатку их будут судить отдельно. Дмитриевский гарантирует, что он войдет в их дела как их представитель. Один за всех и все за одного.
18 марта на тоже место и даже в тот же час (в три часа пополудни) пришел Глеб Калинычев. Он у нас беспартийный, как, впрочем, многие в протестном движении Нижнего. К 10 вечера к нему присоединился еще один человек — Андрей Шалаев. Все это время вокруг них бродили люди из ЦПЭ, полицейские не отлучались… Однако, в отличие от предыдущего дня, палатки удалось удержать до 23 часов. Потом — задержание и демонтаж палаточного городка.
Но между тремя и одиннадцатью часами целых восемь часов. Центр города. Кремль. Люди бесконечным потоком. Многие подходили, говорили с человеком в палатке. Примерно восемь осталось в спонтанно возникшей группе поддержки. Мне удалось дозвониться до Глеба за час до демонтажа городка: "Полиция не хочет вмешиваться. Провокации могут быть ночью".
Так что никакого разгрома мирного шествия в Нижнем не было. Была одержана моральная победа. И люди увидели, что можно не бояться.
Что, когда ты не боишься, твоему противнику тяжелее играть мускулами. Некоторые из тех, кто остался около палатки на площади Минина, за несколько минут до появления в том месте были просто прохожими и неожиданно для себя стали гражданами.
Если же говорить о приметах, то одна в Нижнем точно есть: если отвезти Дмитриевского в камеру балахнинского спецприемника, то начинается обратный отсчет репрессивного режима. Время пошло. Где-то года полтора…
Вы можете оставить свои комментарии здесь
